Дорога заняла меньше времени, чем ей казалось. Хоть и выдалась более сложной, чем должна была, и чуть более выматывающей. Возможно, потому, что она ещё не до конца отдохнула после предыдущего изнуряющего путешествия? Впрочем, разве это было столь важно? Впереди предстояла гораздо более сложная и долгая дорога, и ей понадобятся все ее силы.
Во двор замка, где должна была проходить встреча, неспешно въехал всадник на крупном жеребце очень редкого серебристо-серого окраса, что в их краях зовутся аметистовым, в честь государственных цветов. Обладать одной такой лошадью - большая удача и настоящее доказательство не только состояния, но и хорошего вкуса  - стоили они немало по причине особенностей разведения, но при этом были очень выносливы, быстры и, при должном обращении исключительно преданны и послушны. Особое право на их разведение и продажу высочайшим королевским повелением уже много поколений принадлежало герцогам Рейвенхилл, один из представителей которых как раз и прибыл.
Всадник, спешившись, передал поводья встретившим ее слугам и, показав бумагу с печатью короля, направился вслед за встречавшими ее внутрь.

Леди Офелия Сильверстоун, герцогиня Рейвенхилл, сестра-близнец седьмого герцога Рейвенхилла, казалась значительно младше своих двадцати четырех лет, и снисходительно относилась к тем, кто ее по этой причине недооценивал.  Невысокого росточка, тоненькая и изящная, как змея, она  знала многое и знала очень многих, гораздо больше, чем это показывала. Черные волосы до плеч обрамляли милое бледное личико, на котором не было почти никакого изъяна. Она
была рождена настоящей леди в веренице поколений и, пожалуй, была бы идеальным потомком, если бы не разного цвета глаза, как будто с самого начала определившие ее собственную, необычную судьбу. Один был ярко-голубой, как в народе говорят, цвета горечавки, холодный иа второй зелёный, как сочные луга ее родных земель. Точно такие же глаза были у ее брата, Офиана, и именно они стали причиной того, что они удивительно чувствовали друг друга даже на расстоянии.
Герцогиня была последней, не считая собственного брата, представительницей некогда обширной семьи, и очень не любила, когда ей об этом напоминали. Обстоятельства, при котором это случилось, едва ли были знакомы даже дюжине людей в мельчайших подробностях, а остальное обросло уже слухами, такими обширными и странными, что уже не было понятно, где правда. Чаще всего говорили, что близнецы прокляты, но ни он, ни она уже давно не обращали на это внимания. Никто не смел решать за них то, что могли решить они сами.
Она сама выбрала свою судьбу, хотя, казалось, эта судьба была уготована ей с самого начала - королевский астролог, составлявший гороскопы и карты для царственной четы, лучшая ученица придворного мага-алхимика и его преемница, казалось, были идеальной для этого места. Да, ей недоставало "зрения" и "видения", как говорил ее учитель, но Офелия была хорошим и сильным практиком с обширными знаниями. Потому выбор пал на нее. Ей втайне хотелось бы, чтобы брат сопровождал ее, но тот поправлялся плсде тяжёлого путешествия, едва не стоившего им жизни, и Офелии пришлось приложить уйму сил, чтобы удержать его в постели. Упрямец. Как и она сама.

Ее приведи в просторную светлую комнату, оставив одну. Офелия, погруженная в свои думы, просто вышагивала по комнате, заложив руки за спину, и каждое ее движение сопровождалось шуршанием ее одеяния. Девушка размышляла над напутственными словами своего наставника, теребя висящий на шее кулон в виде звёзды, с помощью которого она и могла использовать магию. Она думала о знаках, которые видела на звездных картах и не могла их разобрать, думала о том, что мир стоит на пороге катастрофы и о том, что она впервые не знает наверняка, справится ли. И думала о том, кто именно будет ее сопровождать и стоит ли доверять этому принцу. Не то чтобы у алхимика были предубеждения к магии, но темная магия была темной магией, и всегда несла на себе оттенок...зла.

в такт ровно бьющемуся сердцу, ступали по прибранной дороге его начисто вытертые ровно за день до выхода туфли, сейчас же покрытые разве что тонким слоем уличной пыли, летящей со всех сторон. золотая эпоха поменяла многое в стране, в городе. но не в жизни ричарда. ему не интересны были ни урбанизация севера, ни непререкаемость экономического авторитета всей англии в целом. его отдаленно флегматичная сущность говорила, что подобные события не могут не трогать человека общественного, которому приходится обсуждать с людьми различного вида вопросы, совершенно не касающиеся ни одной из их сторон, к слову. что бы ни рассказывал граф и о чем бы ни страдал рабочий - изменить что-то не в силах никто. потому ричард, со всей присущей себе хладнокровностью к подобным действам, спокойно оставлял обсуждение строя общества и прочие его проблемы молодым дебютанткам, которым, по сути, большего и не нужно. дамы, чьи кринолины едва пролазили не то, что в дверные, но и в арочные проемы, любили подобные разговоры. ровным счетом, о том же могли общаться в другом конце зала их кавалеры, в промежутках между возмущением и принижением прихвастывая своим статусом и достижениями, которых, по сути, у подобных индивидов быть могло ровно нисколько. однако, до того ричарду дела не было ровно так же, как до того, что изволит есть королева на завтрак и в каком платье выходит к ужину.

он остановился ровно рядом с аркой, в которой одно за другим исчезали невероятных размеров платья, которые всё же, как казалось, все-таки не до конца хладному разуму ричи, стали меньше, с прошлого его визита. мода не меняется так быстро, скажет кто-то. но англия вовсе и не изменяла своим традициям и в соблюдении этикета в плане дресс-кода. просто видимо, когда девушки поняли, что, перетягивая себя корсетом и при этом надевая таких размеров кринолины невозможно достичь золотой середины, для которой, собственно, это и было придумано, они решили поубавить в пункте пышности платьев. возможно, такие платья и соответствовали стандартам красоты, но, судя по всему, эти стандарты красоты и знать не знали о рациональности, когда вздумали родится в чьей-то больной голове. в одной большой, больной голове.

зал залит бледным светом, видимо, пытающимся имитировать солнечный, однако, весьма убогим способом, тогда как от самого непосредственно солнечного света помещение было изолировано толстыми тканями бордового цвета, занавешивающими громадные окна. ричард, каким бы не был сторонником свободных и совершенно не отвечающих последним тенденциям нездоровой моды одежд, все же пришел почти при полном параде. его, несомненно, радовало то, что цветная одежда перестала быть актуальной у мужчин и добровольно уступила место привычным спокойным и простым цветам. ровно так же его радовало отсутствие необходимости напяливать на себя ужасные по своей неудобности фрак и сюртук, постепенно вытесненные куда более адекватными в плане ношения пиджаками. девушки, возможно, имеющие понятия лишь о модности и немодности, могли назвать его "последователем жозефины" за любовь к удобству и естественности, однако ричард, больше того, и понятия не имел, кто вообще есть эта жозефина и почему он вдруг необъяснимо для себя сделался её последователем. однако, как ричард уже не в первый раз подумал за этот день, есть дела куда поважнее обсуждений одежды присутствующих.

он точно знает, что на том самом роскошном дворике за зданием, есть очаровательный пруд.

он точно знает, что рядом с ним стоит совершенно одинокая, прелестная лавочка, в кустах за которой покоится кольта.

он точно знает, что зеленая изгородь отделяет заднюю дверь на террасу от этих пруда и лавочки.

точно так же, как он знает наверняка - сегодня умрет человек.

больше того, орудие убийства покоится во внутреннем кармане подкладки его непримечательного темно-серого пиджака. банальный револьвер доставил бы такую кучу неудобств, которую мистер стреттон терпеть, к сожалению, весь этот вечер, не намерен. тяжелый, однако, не сильно большой по размерам сосуд с белым порошком. сколько славных убийств было совершено с помощью какого-то мышьяковистого ангидрида. он не знал, для каких целей использовали порошок другие люди, однако, провозил его ричи с одной лишь поганой, не вылезающей из головы уже больше, чем несколько суток подряд мыслью "убить". в его ящике покоилось не одно письмо от некой женщины, поселившей в его холодную голову эту премерзкую мысль, пока в один беспокойный вечер, стреттон не выбросил их все в пылающий костер камина. его сон вновь стал спокойнее, даже несмотря на миллионы и миллионы записей, беспорядочно раскиданные по комнате, и содержащие в себе формулы соединений белого фосфора и ртути с отношением их к массе и глупо высчитываемой вероятностью на провал. его просто поглощала мысль об убийстве, как ничто и никогда. он убивал людей, ему приходилось убивать их собственными руками, приходилось лишать жизни невинных и заслуживших кару, мужчин и женщин, но то, что он пытался сгенерировать в своей голове на сей раз стоило куда дороже любого из тех убийств, что были произведены им за всю жизнь. и, как любая прочая чепуха, мысль о выгоде, куда большей, чем предлагаемая дамой из редких писем, должна была просто вылететь из его головы, подобно пуле. однако, она жила, жила в его сознании вплоть до этого дня, вплоть до момента, когда громкость музыки начинала нарастать, и выряженные в парадную одежду пары направились к центру зала, с целью показать себя, как лучших. ричард, поскольку целью подобной не обладал, принялся разглядывать присутствующих. он прекрасно понимал, что торопливость - признак ужасного и несобранного человека, не способного мыслить в любых ситуациях, выпадающих на его нелегкую долю, трезво и рационально. нет, ричи прекрасно понимал также, что пропущенное сквозь пальцы даром время так же не принесет пользы.

его взгляд, бегавший до того момента по танцующим парам, задержался на женщине, партнер которой отошел в противоположную от неё сторону - для каких целей, ему было не известно, возможно, тот просто углядел кого-то из знакомых, или направился в ту сторону, желая узнать, когда их изволят кормить закусками. женщина словно задумалась о чем-то, глядя на исчезающего в толпе мужчину, что натолкнуло ричарда на очередную мысль, сравнимую, разве что, с "больной головой английских идеалов".

- прошу прощения,- без капли сожаления в голосе, на одном дыхании отчеканивает стреттон, обращаясь к леди, на которой так настойчиво задержался его взгляд буквально пару минут назад, - миссис Эдвардс, если мои глаза не изволили меня так жестоко обмануть?

он оглянулся через плечо, убеждая себя в том, что сопровождающий её не надумал вернуться так же скоро, как покинуть танцевальную площадку, после снова возвращая внимание к женщине, наклоняясь и целуя её украшенную руку.

- на вашем месте, леди, я был бы поосмотрительнее с выбором спутника жизни, прошу простить мне мою наглость и резкость в суждениях, однако говорю, что вижу, - мужчина изгибает бровь, выпрямляясь и заводя руки за спину, не думая, что представляться в данной ситуации принципиально, ведь если его глаза действительно дошли до той границы, когда он уже не запоминает ни лиц, ни прочих визуальных ориентиров, то смысл задерживаться здесь мгновенно улетучится, подобно запаху слабой парфюмерной воды. если же с глазами на деле все в порядке, то суть от того нисколько не изменится - таковы уж положения дел, увы.